Игрушка для босса

Оглавление

Вместе выходим на улицу. Черный «мерседес» тут же к вестибюлю подают. Забираемся на заднее сидение, каждый к своему окну отодвигается, не разговариваем больше.

Я только сейчас понимаю, что Терентьева едет туда же, куда и я. Вот и подтверждение моим догадкам. Не интересна я Грановскому как девушка, просто по работе вызвал и меня, и Полину. Наверное, из аэропорта сразу на встречу отправимся.

От этих посетивших неожиданно горьких мыслей становится так печально на душе, что хочется, прикрывшись искусственной волчьей шкуркой, повыть на полную луну, а потом голышом побегать по лесу. Может, полегчает.

Каждый занят своими делами. Я захватила из дома ноутбук, пытаюсь работать, хотя удается с трудом — слабый вестибулярный аппарат назойливо о себе напоминает.

Машину покидаем у здания аэропорта. Идем рядом. Полина не пытается от меня оторваться, убежать. Видимо, тоже, как и я, не любит массовые скопления народа, особенно сейчас, когда по центральным каналам все чаще говорят о терактах в общественных местах. А я все же жалею, что в автомобиле, пока были наедине, не попыталась наладить контакт — вряд ли в ближайшее время мне выпадет еще один шанс.

Рыжая поднимает голову, ищет на табло нужный рейс из Америки, отправляется к указанному выходу, а я, как послушный ослик, шлепаю за ней. Подходим, останавливаемся рядом с остальными встречающими, ждем большого босса.

Чувствую себя странно, слишком взволнованно, нервозно. В организме все непонятно натягивается в предвкушении. Настроение неоднозначное, эмоции перемешались между собой, переплелись. То хочется сбежать, то смеяться в голос.

На месте стоять не получается, начинаю мельтешить туда-сюда за спиной Полины. Потом одергиваю себя. Что за приступ сумасшествия? Приказываю ногам замереть, достаю из сумочки зеркальце, чтобы поправить макияж. Убираю осыпавшуюся тушь, губы подвожу. Сердце раскатисто отбивает ритм в грудной клетке. Да что со мной такое?!

Рейс Грановского уже объявили. Потянулись муравьиной тропой утомленные, сонные пассажиры. Дети хнычут на руках у родителей, а кто постарше — помогает с вещами. Я чуть за Полину отступила, спряталась, не знаю, чего ждать от Самосваловича, да и от собственного организма тоже, слишком неуправляемо себя ведет.

Наконец-то появляется. Одет как мальчишка: широкие льняные брюки, низко сидящие на узких бедрах, сверху смешная, свободно болтающаяся футболка с высунутым вперед красным языком и — естественно, куда без них! — любимые открытые шлепки. Кому скажешь, не поверят, что это руководитель престижной компании. Визуально смахивает на своенравную знаменитость — актера или певца, — прилетевшую на съемки или выступление.

Но таким он мне нравится больше всего. Настоящий, свободный, открытый. Волосы растрепаны, глаза хоть и усталые, но смешливые и яркие, улыбается. На плече небольшая спортивная сумка, в ладони телефон. Хромает. Даже сильнее, чем до отъезда. В груди самовольно поднимается чувство возмущения. Его там лечили или калечили?!

Находит меня глазами, соприкасаемся взглядами. Я не могу от него оторваться, словно приклеилась, почему-то теряю дыхание, замираю. А он опускает на пол багаж, призывно раскидывает руки в стороны, словно приглашая в объятья. И только одними губами беззвучно произносит: «Иди ко мне, мышонок».

От столь откровенного проявления эмоций я невольно теряюсь. Оглядываюсь за спину, чтобы убедиться: это для меня, а не для Полины или еще кого-то. Делаю шаг навстречу, но тут же, обуреваемая сомнениями, останавливаюсь. Не знаю, стоит ли позволять ему слишком многое, а себе — поверить в иллюзию.

Но так заманчива и желанна сейчас эта близость. Не способна противиться своему трепещущему сердцу. Просто шагаю вперед, откинув жужжащие мысли и сомнения. Ведь ничего плохого в объятиях нет. И мы не в мусульманской стране, а в Европе, здесь так принято здороваться. Тем более, по какой-то неизвестной причине мне сейчас это жизненно необходимо. Грех отказывать себе в счастье.

Медленно иду к нему. Не могу спрятать улыбку, которая прилипла к губам, и разорвать визуальный контакт. Вкладываю свою ладошку в протянутую навстречу руку, смущенно опускаю глаза вниз.

Тут же подтягивает меня к себе, прижимает к крепкой груди, двумя руками обвивает тонкую талию. Уткнувшись носом в мою макушку, тихо шепчет:

— Привет, мышка, я соскучился, — смачно чмокает куда-то в волосы, еще крепче вжимает в себя, а я таю, как сосулька весенним утром, растекаюсь вязким медом по поверхности.

Как же хорошо! — Это единственное, что сейчас понимаю. И больше ни о чем думать не хочется. Стоим так с минуту, он меня спрашивает о самочувствии после укуса, о впечатлениях, а я, блаженно прикрыв веки, что-то бурчу себе под нос в ответ. Даже не отстраняюсь.

— Так, хватит любезничать, — к нам подходит недовольная Полина Анатольевна. Пытается отцепить меня от Грановского. Но не тут-то было, Самосвалович второй рукой обхватывает рыжую за плечи, строго выдает:

— Не ворчи и не завидуй. Я ваши лобзания с Глебом стойко терплю, и ты не развалишься, — тут же отпускает. — И да, я тоже рад тебя видеть, солнце, — хитро подмигивает подруге. Но той наше сюсюканье абсолютно не нравится — понимаю по возмущенной моське.

А ты считала, что в жизни парней будешь единственной и главной женщиной? Прости, мамочка, детки давно выросли!

Выбираюсь из цепкого захвата Грановского — хватит для мартовского кота на сегодня валерианки, и так хапнул лишнего. Но улыбку спрятать не удается, прибита жидкими гвоздями. Да ну ее!